Неточные совпадения
— «Лес рубят, молодой, зеленый, стройный лес», — процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, — он не выносил эти
стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он видел, что возбуждение студентов все
растет, а насмешливое отношение зрителей к полиции становится сердитым.
В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц
вырос и воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские
стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Детство мое нисколько не отличалось от детства других юношей: я так же глупо и вяло
рос, словно под периной, так же рано начал твердить
стихи наизусть и киснуть, под предлогом мечтательной наклонности… к чему бишь? — да, к прекрасному… и прочая.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все
стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная
роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.
Попавшись невзначай с оргий в тюрьму, Соколовский превосходно себя вел, он
вырос в остроге. Аудитор комиссии, педант, пиетист, сыщик, похудевший, поседевший в зависти, стяжании и ябедах спросил Соколовского, не смея из преданности к престолу и религии понимать грамматического смысла последних двух
стихов...
Стремленье выйти в другой мир становилось все сильнее и сильнее, и с тем вместе
росло презрение к моей темнице и к ее жестоким часовым, я повторяла беспрерывно
стихи Чернеца...
О, «писачки» российские! с каждым годом вы плодитесь и множитесь и наполняете землю отечественную
стихами и прозою; но когда же вы в меру человеческого возраста
вырастете?
Она стала требовать, чтоб я всё больше заучивал
стихов, а память моя всё хуже воспринимала эти ровные строки, и всё более
росло, всё злее становилось непобедимое желание переиначить, исказить
стихи, подобрать к ним другие слова; это удавалось мне легко — ненужные слова являлись целыми роями и быстро спутывали обязательное, книжное.
Но вот наконец виднеется за туманами берег, образуемый пригорком, на котором привольно
растет все тот же неисходный лес; говор и шум
стихают, весла опускаются, и дощаник потихоньку и плавно подступает к берегу…
мысленно повторял я чудесные строки и видел эти, очень знакомые мне, едва заметные тропы, видел таинственные следы, которыми примята трава, еще не стряхнувшая капель
росы, тяжелых, как ртуть. Полнозвучные строки
стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою — легкой и приятной,
стихи звучали, как благовест новой жизни. Какое это счастье — быть грамотным!
Только вы меня извините, Елена Петровна, а мое мнение такое, что только на чистой крови
вырастают цветы… будь бы я поэт,
стихи бы на эту тему написал.
Раздается удар гонга, за занавесом
стихает зал. Начинается веселая таинственная музыка. Мольер под нее захрапел. С шорохом упал громадный занавес. Чувствуется, что театр переполнен. В крайней золоченой ложе громоздятся какие-то смутные лица. В музыке громовой удар литавр, и из полу
вырастает Лагранж с невероятным носом, в черном колпаке, заглядывает Мольеру в лицо.
Стихнет шум деревьев, и станет трава
росой покрываться.
Пожар то
стихал, то опять занимался. Начала тлеть и земля. Пошел особый запах торфяной гари: огонь добрался до той части заказника, где наполовину
рос черный лес и были низины.
Толпа всё увеличивалась и увеличивалась… Бог знает, до каких бы размеров она
выросла, если бы в трактире Грешкина не вздумали пробовать полученный на днях из Москвы новый орган. Заслышав «Стрелочка», толпа ахнула и повалила к трактиру. Так никто и не узнал, почему собралась толпа, а Оптимов и Почешихин уже забыли о скворцах, истинных виновниках происшествия. Через час город был уже недвижим и
тих, и виден был только один-единственный человек — это пожарный, ходивший на каланче…